Глава третья

- Вставай, Матильда! - крикнула мама однажды утром. - Тебе в школу сегодня. - Похоже, она наслаждалась моментом. Казалось, ей нравится просто произносить эти слова. Будто мы вернулись в старые добрые времена. Я знала, что была среда. Мама не могла этого знать. Я держала карандаш под циновкой. А календарь - на угловой стойке. Мама махнула веником у моей головы. Она прикрикнула на петуха, залетевшего в дверь.

- Но у нас нет учителя, - сказала я.

И с легкой улыбкой мама произнесла:

- Теперь есть. Пучеглазый станет учить вас.

Бугенвилль - одно из самых плодородных мест на земле. Бросьте семя в почву, и через три месяца оно станет растением с блестящими зелеными листьями. А еще через три месяца вы уже будете есть его фрукты. Если бы не мачете, у нас не было бы своей земли. Дикий кустарник сполз бы по крутому склону горы и утопил бы деревню в лозе и цветах.

Вот почему было легко забыть, что здесь была школа. Лианы опутали два дерева пурпурными и красными цветами, словно хотели смягчить удар, и забрались на крышу школы; они заползли в окна и оплели потолок. Еще шесть месяцев, и наша школа исчезла бы из виду.

Мы были разных возрастов, от семи до пятнадцати лет. Я насчитала двадцать детей - около половины от первоначального состава класса. Я знала, что двое старших мальчиков ушли в горы, чтобы примкнуть к повстанцам. Три семьи покинули остров с последним кораблем в Рабал. Не знаю, что стало с остальными. Может, они не слышали, что школа открылась. В течение нескольких недель вернулось еще несколько мальчиков.

Пучеглазый ждал нас в школе. Было почти темно, но все же хватало света, чтобы увидеть высокого худого белого мужчину в льняном костюме. Он стоял перед классом, отвернувшись от наших изучающих взглядов. Всех интересовало, будет ли на нем тот красный клоунский нос. Не было. Но кое-что все же изменилось с тех пор, как я видела его в последний раз. Волосы стали длинными, почти до плеч. Когда они были короткими, мы не замечали вкраплений рыжего и седого. Его борода отросла до груди.

Нашей последней учительницей была миссис Сьо. Она была маленькой женщиной, не больше нас, детишек. Пучеглазый стоял на ее месте и казался слишком большим для этой комнаты. Его белые руки были расслабленно опущены вдоль тела, он не смотрел на нас, столпившихся у входа. Его глаза были прикованы к дальней стене класса. Он не моргнул, даже когда черный пес забежал в класс, виляя хвостом. Это радовало, потому, что миссис Сьо хлопнула бы в ладоши, и пнула бы пса ногой под задницу.

Это была школа, но не та школа, какой я ее помнила. Может, поэтому все было таким странным, будто мы пытались втиснуться в старую жизнь, которой больше не было, по крайней мере, не было в том виде, в котором мы её помнили. Мы сели за наши старые парты, но и они, казалось, изменились. Прохладное прикосновение гладкого дерева к ногам было единственным знакомым ощущением. Дети не смотрели друг на друга. Вместо этого мы глазели на нашего нового и неожиданного учителя. Казалось, он давал нам разрешение делать именно это. Когда последний из нас занял свое место, Пучеглазый вынырнул из своего транса.

Он смотрел на наши лица, изучая каждого из нас, стараясь не слишком задерживать взгляд. Просто отмечая, кто пришел. Он кивнул, когда дело было сделано. Затем посмотрел на зеленую лиану, свесившуюся с потолка. Потянулся за ней, сорвал и смял в руке, словно клочок бумаги.

Я никогда не слышала, как он говорит. Насколько я знала, никто в классе не слышал. Не помню, чего я ожидала, но когда он заговорил, его голос оказался на удивление тихим. Он был большим мужчиной, и если бы ему вздумалось заорать, как орут наши матери, его голос снес бы крышу. Вместо этого, он говорил так, словно обращался к каждому из нас лично.

- Хочу, чтобы это было местом света, - сказал он. - Что бы ни случилось дальше.

Он замолчал, чтобы мы могли осмыслить его фразу. Когда наши родители говорили о будущем, нам давали понять, что будет лучше, чем сейчас. Теперь мы впервые услышали, что будущее неясно. И потому, что это сказал кто-то, пришедший из другого мира, нам очень хотелось слушать. Он обвел взглядом наши лица. Если он ожидал отпор, его не последовало.

- Нам нужно очистить класс и подготовить его к занятиям, - сказал он. - Снова сделать его новым.

Только когда его глаза повернулись к открытому окну, затянутому зеленью, я заметила его галстук. Он был тонким, черным и официальным, но верхняя пуговица рубашки осталась расстегнутой, чтобы тело могло дышать. Он поднес нежную белую руку к узлу. Затем повернулся к нам и приподнял бровь.

- Да? - спросил он.

Мы посмотрели друг на друга и кивнули. Кто-то догадался произнести: «Да, мистер Уоттс», и мы хором повторили: «Да, мистер Уоттс».

После он поднял палец, будто его осенила важная мысль.

- Я знаю, что некоторые из вас называют меня «Пучеглазый». Так тоже неплохо. Мне нравится «Пучеглазый».

И в первый раз за все те годы, что я видела его, катящим тележку с миссис Пучеглазой, он улыбнулся. С тех пор я уже никогда не завала его Пучеглазым.

Мы принялись за работу. Стащили цветущую лозу с крыши, что было довольно просто; она, похоже, знала, что ее ожидает, и потому не особо сопротивлялась. Мы сняли ее со здания и отнесли на поляну, где она сгорела, образуя густой белый дым. Мистер Уоттс отправил нескольких ребятишек за метлами. Мы подмели класс. К вечеру солнце село, и в классе зазолотились паутины. Мы собрали их руками.

Мы наслаждались нашим первым школьным днем. Мистер Уоттс приглядывал за нами. Он разрешал нам веселиться, но когда он говорил, мы замолкали.

Мы вернулись за парты в ожидании, что он отпустит нас по домам. Он заговорил тем же спокойным голосом, который так удивил нас утром.

- Я хочу, чтобы вы кое-что поняли. Я не учитель, но я буду очень стараться. Обещаю вам, дети. Я верю, что, с помощью ваших родителей мы сможем изменить нашу жизнь.

Он замолк, будто ему в голову пришла новая мысль, и, похоже, что так и было, потому, что он попросил нас встать из-за парт и образовать круг. Он попросил взяться за руки так, как нам будет удобно.

Некоторые из нас слышали проповеди священника и знали, что в церкви становятся в круг, закрывают глаза и опускают голову на грудь. Но это была не молитва. Не было проповеди. Вместо этого мистер Уоттс поблагодарил нас за то, что мы пришли.

- Я не был уверен, что вы придете, - сказал он. - Буду с вами откровенен. Я не обладаю знаниями, совсем. Правда в том, что о чем бы мы ни говорили, это все, что у нас есть. Да, и, конечно, мистер Диккенс.

Кто такой мистер Диккенс? И почему в деревне, где всего шестьдесят жителей, мы никогда не встречали его? Кое-кто из детей постарше пытался сделать вид, что знает, кто это. Один даже заявил, что это дядя его приятеля, и воодушевленный нашим интересом стал рассказывать, как познакомился с мистером Диккенсом. Но вскоре он был разоблачен нашими вопросами и удрал, как собака, которую пнули ногой. Оказалось, что никто не знает мистера Диккенса.

- Завтра, - сказала я маме, - мы познакомимся с мистером Диккенсом.

Она прекратила подметать и задумалась.

- Это имя белого человека.

Она покачала головой и сплюнула через порог. - Нет. Ты неправильно поняла, Матильда. Пучеглазый - последний белый. Другого нет.

Я слышала, что сказал мистер Уоттс. Он сказал, что всегда будет честен с нами. Если он сказал, что мы познакомимся с мистером Диккенсом, я была уверена, что так и будет. Я с нетерпением ждала встречи с другим белым человеком. Мне в голову не пришло спросить, где этот мистер Диккенс скрывался. Но у меня не было причин сомневаться в словах мистера Уоттса.

Мама, похоже, передумала за ночь, потому что на утро, когда я побежала было в школу, она позвала меня назад.

- Этот мистер Диккенс, Матильда... если получится, почему бы тебе не попросить его починить наш генератор.

Каждый пришел в школу с подобным заданием. Они должны были попросить у мистера Диккенса таблетки от малярии, аспирин, топливо для генератора, пиво, керосин, восковые свечи. Мы сидели за партами каждый со своим списком и ждали, когда мистер Уоттс представит нам мистера Диккенса. Его не было в классе, когда мы пришли. Был только мистер Уоттс. Так же как и днем раньше, он стоял посреди класса, затерянный в собственных мыслях, ведь на дальней стене класса не было уже ничего нового. Мы не отрывали глаз от окна. Не хотели пропустить, проходящего мимо, белого.

Мы видели пальмы, тянувшиеся к голубому небу. И бирюзовое море было таким спокойным, что мы едва его замечали. У горизонта виднелось военное судно краснокожих. Оно было похоже на серую мышь, а его пушки были нацелены на нас. С гор доносились одинокие выстрелы. Мы привыкли к этим звукам - иногда это означало, что повстанцы проверяли свои винтовки - но мы также знали, что это было далеко, гораздо дальше, чем казалось. Мы привыкли к всепоглощающему шуму воды, поэтому звуки выстрелов просто смешивались с фоновым хором хрюканья свиней и щебетания птиц.

Пока мы ждали, когда мистер Уоттс очнется от своих грез, я насчитала на потолке трех зеленых гекконов и одного бледного. Фруктоед влетел в окно и тут же вылетел. Это привлекло наше внимание, потому что будь у нас сеть, мы бы могли его съесть. Как только птица вылетела в окно, мистер Уоттс начал читать. Раньше мне никогда не читали по-английски. И другим тоже. У нас дома не было книг, а перед блокадой все книги, которые были на острове, доставлялись из Моресби, да и те были на пиджине. Когда мистер Уоттс читал нам, в классе царила тишина. Это был новый звук в нашем мире. Он читал медленно, чтобы мы слышали форму каждого слова.

«Фамилия моего отца была Пиррип, мне дали при крещении имя Филип, а так

как из того и другого мой младенческий язык не мог слепить ничего более

внятного, чем Пип, то я называл себя Пипом, а потом и все меня стали так

называть».*

Мистер Уоттс никак не предупредил нас. Он просто начал читать. Моя парта была во втором ряду с конца. Гилберт Масои сидел спереди, и я ничего не видела из-за его жирных плеч и огромной лохматой головы. Поэтому, когда я слушала, как читает мистер Уоттс, мне казалось, что он рассказывает о себе. Будто он и был Пипом. Только когда он начал ходить между партами, я увидела книгу у него в руке.

Он все читал, а мы продолжали слушать. Прошло какое-то время, прежде чем он остановился, но когда он взглянул на нас, мы сидели, ошарашенные тишиной. Поток слов прекратился. Постепенно мы вернулись в свои тела и жизни.

Мистер Уоттс закрыл книгу и поднял ее в руке, как священник. Мы видели, как он улыбается.

- Это была первая глава романа «Большие надежды», который, между прочим, является величайшим романом величайшего писателя девятнадцатого столетия, Чарльза Диккенса.

Теперь мы чувствовали себя глупыми курами, думая, что нас познакомят с кем-то по имени мистер Диккенс. Хотя, возможно, мистер Уоттс и догадывался, что происходило в наших головах.

- Когда вы читаете книгу великого писателя, - сказал он, - вы знакомитесь с этим человеком. Так что вы вполне можете сказать, что встретились с мистером Диккенсом на страницах книги. Но вы пока его не знаете.

Одна из младших девочек, Мейбл, подняла руку, чтобы задать вопрос. Поначалу мы думали, что мистер Уоттс не заметил ее, потому что он прошел мимо поднятой руки Мейбл.

- Буду рад вопросам. Я не всегда смогу ответить на них, помните об этом,- произнес он. - И еще, когда вы поднимаете руку, чтобы задать вопрос, не будете ли вы так добры называть свое имя.

Он кивнул в сторону Мейбл. Похоже, она не поняла, что только что сказал мистер Уоттс, потому что начала сразу с вопроса, пока мистер Уоттс не остановил ее в середине предложения приподнятой бровью, что впервые за двадцать четыре часа напомнило нам о его прозвище.

- Мейбл, мистер Уоттс, - сказала она.

- Хорошо. Рад познакомиться, Мейбл. Очень славное имя, - ответил он.

Мейбл просияла. Она выскочила из-за парты. Потом заговорила:

- А когда мы сможем сказать, что узнали мистера Диккенса?

Мистер Уоттс поднес два пальца к подбородку. Мы смотрели, как он задумался на мгновение.

- Это очень хороший вопрос, Мейбл. На самом деле, моим первым ответом было бы то, что на твой вопрос нет ответа. Но я постараюсь ответить. Кто-то из вас узнает мистера Диккенса, когда мы закончим читать книгу. В книге пятьдесят девять глав. Если я буду читать по главе в день, это значит пятьдесят девять дней.

Трудно нести такие новости домой. Мы встретились с мистером Диккенсом, но мы его пока не узнали, и не узнаем еще пятьдесят девять дней. В тот день было десятое декабря 1991 года. Я быстро посчитала - мы не узнаем мистера Диккенса до шестого февраля 1992 года.

*(пер. М. Лорие)

Глава четвертая

В тропиках ночь наступает быстро. Не остается даже и воспоминания о только что прошедшем дне. Вот вы видите собак - тощих и убогих. А через минуту они превращаются в черные тени. Если у вас нет свечей или керосиновых ламп, быстрое наступление ночи похоже на попадание в темную камеру, из которой нет освобождения до рассвета.

Во время блокады мы не тратили горючее и свечи. Но когда повстанцы и краснокожие стали рубить друг друга, у нас появилась еще одна причина скрываться под покровом ночи. Мистер Уоттс подарил нам, детям, другой мир, в котором мы проводили ночи. Мы могли сбежать в другое место. Не важно, что это была викторианская Англия. Оказалось, туда было легко попасть. Только чертовы собаки и петухи пытались удержать нас здесь.

К моменту, когда мистер Уоттс закончил читать первую главу, мне уже казалось, что со мной говорит этот самый мальчик, Пип. Мальчик, которого я не могла видеть, чтобы дотронуться, но знала на слух. Я нашла нового друга.

Самым удивительным было то, как я нашла его - он не сидел на дереве и не куксился в тени, не плескался в одном из горных ручьев, он был в книге. Никто не говорил нам, детям, поискать друга в книге. Или что можно влезть в шкуру другого человека. Или отправиться в другие места с болотами, и где, как нам слышалось, плохие люди говорили как пираты. Думаю, мистеру Уоттсу нравились разговорные части. Когда он говорил за героев, он становился ими. Это еще одна вещь, поразившая нас - пока мистер Уоттс читал, он будто исчезал. И мы все забывали, что он в классе. Когда Мэгвич, беглый каторжник, угрожал вырвать Пипу сердце и печень, если Пип не принесет ему еды и пилу для кандалов, мы не слышали мистера Уоттса, мы слышали Мэгвича, все было так, словно каторжник был с нами в классе. Нам нужно было всего лишь закрыть глаза, чтобы убедиться.

Было много такого, чего я не понимала. Ночью я лежала на циновке и думала, какие они - болота; что такое провизия и кандалы? По звучанию слов я представляла, что это могло быть. Болота. Я размышляла, похожи ли они на зыбучие пески. Я знала о зыбучих песках потому, что человек с шахты утонул в них, и его больше никто не видел. Это случилось несколько лет назад, когда шахта еще работала и белые ползали по Пангуне, как муравьи по трупу.

Мистер Уоттс подарил нам еще один кусочек мира. Я обнаружила, что могла возвращаться туда так часто, как мне хотелось. А еще я могла выбрать любую часть истории. Я не думала об услышанном как об истории. Нет. Я слышала, как кто-то рассказывал о себе, и что все это произошло на самом деле. Я все еще только раскрывала для себя мои любимые моменты. Один из самых любимых - Пип на кладбище, в окружении могильных камней своих родителей и пятерых мертвых братьев. Мы знали о смерти - мы видели тех младенцев, похороненных на склоне холма. У меня с Пипом было еще кое-что общее: мой отец уехал, когда мне было одиннадцать, так что ни он, ни я почти не знали своих отцов.

Я видела своего, конечно, но тогда я знала его, как ребенок знает своего родителя - что-то вроде грубого наброска, раскрашенного одним-двумя цветами. Я никогда не видела отца испуганным или плачущим. Никогда не слышала, как он признается, что был не прав. Я понятия не имела, о чем он мечтал. Однажды я видела улыбку, приклеенную к одной щеке и печаль - к другой, когда мама орала на него. Теперь он уехал, а мне остался всего лишь отпечаток - отпечаток мужского тепла, больших рук и громкого смеха.

Форма букв на могильном камне подсказывала Пипу, что его отец был «квадратным, тучным, темным мужчиной с курчавыми черными волосами».

Вдохновленная примером Пипа я старалась нарисовать портрет моего собственного отца. Я нашла кое-какие примеры его почерка. Он писал маленькими заглавными буквами. Что это говорило о нем? Он хотел быть заметным, но не слишком? Но у него был такой взрывной смех. Я спала в одной комнате с мамой, и той ночью спросила ее, был ли папа счастливым человеком. Она ответила: «Всегда не вовремя, хотя обычно после того, как выпьет».

Я спросила, считает ли она его «тучным человеком». В темноте я почувствовала, как она приподнялась на локте.

- Тучный! Откуда такое слово, девочка?

- От мистера Уоттса.

- Пучеглазый. Как же, - сказала она, укладываясь снова.

- Это из книжки.

- Что за чертова книжка?

- «Большие надежды».

Я дала ей три коротких ответа. Последний был самым ошеломляющим. Я потеряла ее. Я чувствовала ее тревогу. Она ворочалась на своей циновке. Я слышала ее сердитое дыхание. Не знаю, что ее постоянно злило. Мы лежали, ночь наполнялась звуками. Мы слушали, как собаки рычат на тени, и как шелестит океан, набегая на песок и отступая снова. Мы лежали долго, пока мама снова не заговорила.

- Ну, Матильда, ты собираешься рассказать мне про ту книгу?

Вот тогда впервые пришел мой черед рассказать ей что-то о мире. Но это было место, о котором она не знала и ничего не слышала. Она даже не могла сделать вид, что знает, так что мне предстояло раскрасить этот мир для нее. Я не помнила слово в слово, что нам читал мистер Уоттс, и я не думала, что у меня получится сделать так, чтобы мама тоже проникла в тот мир, в котором обитали мы, дети, или в жизнь Пипа или кого-то другого, например, каторжника. Так что я рассказала ей своими словами, что у Пипа не было ни мамы, ни папы, ни братьев, а мама воскликнула: «сирота».

- Нет, - ответила я. - У него есть сестра. Она замужем за человеком по имени Джо. Они воспитали Пипа.

Я рассказала ей, как каторжник напугал Пипа на кладбище. Как угрожал вырвать ему сердце и печень, если Пип не сделает то, что тот хочет. Рассказала, как Пип вернулся в дом за пилой и едой, чтобы отнести утром каторжнику.

Рассказывая, я не слишком старалась. Рассказ не был живым, одни только голые факты. А когда я закончила, пришлось сказать: «Это все, что я пока знаю».

Собака зарычала в ночи. Что-то взвизгнуло. Мы услышали громкий голос из соседнего дома. А потом мама сказала:

- А что бы ты сделала, девочка? Если бы человек прятался в джунглях и попросил тебя украсть что-то у меня? Ты бы сделала это?

- Нет. - Ответила я и поблагодарила Бога за темноту, которая скрывала мое лживое лицо.

- Пучеглазому стоило бы учить вас правильно себя вести, - сказала она. - Я хочу знать все, что происходит в той книге. Ты слышишь меня, Матильда?

Когда мы не читали «Большие надежды», то выполняли школьные задания, упражнения по правописанию, повторяли таблицу умножения. Мистер Уоттс заставлял нас запоминать страны от «А» - Америка, Андорра, Австралия и до «Z» - Замбия, Зимбабве. У нас не было книг. У нас были только мозги и память, и, по словам мистера Уоттса, это все, что нам было нужно.

В знаниях мистера Уоттса были пробелы. Большие пробелы, как оказалось, за что он извинялся. Он знал слово «химия», но больше к этому ничего не мог добавить. Он называл имена известных людей, таких как Дарвин, Эйнштейн, Платон, Архимед, Аристотель. А мы все гадали, выдумывает ли он их, потому, что ему трудно было объяснить, чем они так прославились и почему нам нужно знать о них. И все же, он был нашим учителем и никогда не терял своего положения. Когда на пляж выбрасывало неизвестную рыбу, было правильным попросить мистера Уоттса прийти и опознать странную угреподобную змею. Не важно, что, в конце концов, он просто стоял над этой тварью с пустым лицом, как и все мы.

Что касается мистера Диккенса, он чувствовал себя, как рыба в воде. И мы были счастливы за него. Он всегда обращался к нему, как мистеру Диккенсу - никогда «Диккенс» или «Чарльз». Так что мы знали, что делать, когда приходил наш черед ссылаться на автора. Мы говорили о мистере Диккенсе, пока он не начал казаться реальным, таким же реальным, как мистер Уоттс. Мы просто пока его не знали.

Мистер Уоттс рассказывал нам об Англии. Он был там. Он вроде сказал «луна». Мы все думали, какой бы задать вопрос. Моя подруга, Селия, спросила, есть ли там черные люди. Мистер Уоттс ответил быстро «Да», а когда перевел свое внимание на класс в поисках другого, лучшего вопроса, Селия украдкой посмотрела на меня из-под своих черных поросячьих хвостиков.

Вскоре мы узнали, что есть много Англий, и мистер Уоттс был только в двух или трех из них. Англия, в которой он был, сильно отличалась от той, в которой жил и работал мистер Диккенс. Для нас, которые никогда нигде не были, это были сложные понятия, потому, что нам казалось, что жизнь на острове была такой же, как и во времена наших отцов и отцов их отцов, особенно, когда началась блокада.

Мама любила рассказывать историю о моем дедушке, когда он в первый раз поплыл на пароходе в Рабал. Ему пришлось толкнуть другого пассажира на палубе, чтобы спросить: «Что это за большие свиньи двигаются за деревьями?». Тогда он впервые увидел автомобиль.

Вдали от мистера Диккенса и Англии мистер Уоттс терялся. Однажды, когда Гилберт поднял руку, чтобы спросить, как работает автомобиль, мистер Уоттс запнулся. Он почесал голову. Потом начал снова. Мы все знали про бензин и ключ в замке зажигания. Гилберта интересовало остальное. Мистер Уоттс сказал, что это сложно. Он сказал, что проще объяснить на рисунке. Он снова попросил нас потерпеть, а он придумает, что можно сделать.

Мы знали, что мистер Уоттс осознавал свои недостатки, ему не нужно было об этом говорить, поэтому, как только мы закончили занятия, он пригласил наших матерей прийти в класс и поделиться своими знаниями о жизни.