Автор: Ллойд Джонс
Название: Мистер Пип
Перевод -
MarishkaM , бета -[J]suok27[/J].
Дисклеймер: перевод для house-md.net.ru, никакие коммерческие цели не преследуются
16 и 17 главачитать дальше
Глава шестнадцатая
Я не сказала маме, что была в доме Уоттсов. Она бы посчитала этот визит предательством. Тот факт, что я считала себя сторонницей мистера Уоттса, не означал, что я хотела тыкать им маме в лицо. Я знала, что всему есть границы и старалась не преступать их.
И иногда я ловила мимолетный взгляд кого-то по имени Долорес – собственной персоной, а не просто чьей-то матери.
Однажды, ранним утром я подкралась к ней, когда она стояла одна на пляже и смотрела на море; по неподвижности ее плеч я знала, что она что-то высматривала. Или, возможно, то, что она высматривала, качалось на волнах прилива надежд в ее голове, а не там, в этом загадочном голубом океане, отделяющем нас от остального мира. Может, если бы мы умирали с голоду, мир пришел бы нам на помощь. Мы стали бы проектом благотворительности. Но у нас была еда. У нас были огороды и фрукты, и, пока то, что у отца Гилберта была лодка, держалось в секрете, у нас была рыба.
Секреты были последним, что мы выдали бы. Наши родители перестали скрывать от нас то, что слышали. Им было все равно. Благоразумие требовало усилий, а какой в этом был смысл? Какое это имело значение, когда у тебя ничего не осталось и не на что надеяться? Мы были практически в том состоянии, в каком, как говорит Библия, человечество пришло в этот мир.
Мы стирали одежду, что была на нас, сидели голыми и ждали, пока она высохнет под солнцем. Мы ходили босиком. Наша крыша пропускала свет звезд, солнца и проливные дожди. Ночью мы лежали на постели из песка, принесенного с пляжа в пригоршнях. Но нам не было холодно или неудобно. Самым тяжелым было пережить тоску ночи.
Мамина Библия сгорела в огне, поэтому ночью, пока я пыталась вспомнить отрывки из «Больших надежд», она делала то же самое с Библией. Я слышала, как она бубнила в темноте, и мне приходилось отворачиваться от нее и закрывать уши руками, чтобы сосредоточиться на собственных воспоминаниях. В классе это было проще. Почему-то, когда кто-нибудь из нас ни выдавал бы отрывок, я почти всегда могла вспомнить следующий или его часть. То же самое происходило и с остальными. По мере того, как список увеличивался, было ясно, что Виктория, Гилберт, Мейбл и даже Дэниэл думали о «Больших надеждах» так же много, как и я.
Когда мистер Уоттс читал нам отрывок о том, как Пип пришел к миссис Хэвишем, Гилберт внезапно вспомнил мистера Памблчука. Он назвал его лягушкой-быком, а Виктория вспомнила имя «Памблчук». Виолет замахала рукой как сумасшедшая. Она тоже что-то вспомнила. А не мистер ли Памблчук отвез Пипа в мэрию, чтобы оформить над ним опекунство Джо Гарджери, кузнеца? Мистер Уоттс улыбнулся. Он радовался нашим стараниям так же, как и мы. Мы расшумелись от волнения. Иногда ему приходилось поднимать руку, чтобы успокоить нас, пока он записывал отрывки в свою тетрадь. Под каждой записью мистер Уоттс ставил наши имена.
Я лежала в темноте и пыталась дать названия звукам, которые слышала в ночи. Ленивые шлепки моря – намного громче, чем днем. Странный резкий голос, выделяющийся из хора безрадостного кваканья лягушек. Какого-то ребенка шлепнули по уху за непослушание, или просто за то, что не спит. Низкий лошадиный смех старика. Бодрствование мамы.
- Эй, Матильда, - прозвучало совсем не шепотом. Она хотела разбудить меня. – Эй, - повторила она, и в этот раз я почувствовала ее дыхание на своем лице. Она дернула меня за руку. – Я хочу тебе кое-что сказать.
Я не пыталась придумать, как ответить ей. Я не спала, конечно, но мне было неудобно признавать это в тот момент. Я думала о приезде мистера Джеггерса к Пипу и пыталась вспомнить, как отреагировал Пип, когда тот сказал о везении Пипа. Я уже почти вспомнила этот момент, когда мама продолжила, и то, что она сказала, вдребезги разбило все, что строилось в моей голове.
- Полагаю, ты уже слышала. Грейс Уоттс умерла.
Должно быть, птицы еще не проснулись, когда я услышала топот мужских ног, пробегающих мимо нашей хижины. Это были отец Гилберта и еще несколько человек. Я видела их спины, исчезающие за школой. Они выкопали на склоне холма могилу для миссис Уоттс. У них не было лопат. Они использовали палки и мачете, чтобы взрыхлить землю. Потом они выгребали ее руками и сломанным веслом.
Когда пришло время хоронить миссис Уоттс, все мы – дети, старики, все, кто мог ходить – забрались на холм, чтобы поддержать мистера Уоттса. Я помню мягкую поступь ног и тишину присутствующих. Я помню влажный воздух, тянувшийся из леса, и журчание горных ручьев, впадающих в сияющие бассейны. Мир продолжал жить своей жизнью.
Мы, дети, могли спокойно глазеть на своего учителя. Нам не нужно было гадать, о чем он думал или что чувствовал, потому что мистер Уоттс не сводил глаз с ямы в земле. На нем был костюм и та же белая рубашка, в которой мы всегда его видели. Только он постирал ее и надел еще влажной. Поэтому мы видели, как просвечивают розовые участки его груди сквозь влажный хлопок. Он надел зеленый галстук, который мы видели впервые. На нем были носки и туфли. Его лицо было бледным. Его борода свисала, когда он наклонялся над миссис Уоттс.
Она была с головы до пят завернута в рогожку, сплетенную женщинами деревни. Я заметила, как Гилберт обошел изголовье миссис Уоттс, чтобы украдкой посмотреть на нее. Он быстро отвел взгляд, когда понял, что я вижу его любопытный взгляд. Я злилась не на Гилберта. Я злилась на себя.
Я не могла не думать о том, была ли миссис Уоттс уже мертва, когда я забежала к ним в дом. Что если она уже умерла к тому моменту, когда я гордо бухнулась на колени, чтобы записать свой отрывок в тетрадь мистера Уоттса? Мне было стыдно вспоминать то разочарование, которое я испытала, когда мистер Уоттс не удостоил меня похвалы. Бедный мистер Уоттс. Когда я подняла глаза, Гилберт что-то говорил мне движением губ.
Я оглянулась на собравшуюся толпу. Лица мужчин потели на солнце. Женщины скорбно смотрели на миссис Уоттс. Когда маленькая ветвь отломилась от верхушки дерева и упала вниз, никто не обратил на это внимания. Но упавшая ветка напомнила нам, что нужно что-то сказать. Вот тогда я услышала, как мама предложила молитву за упокой души Грейс. Она процитировала Божью Молитву, хотя и не всю. На одном месте она запнулась. Она закрыла глаза, закусила губу и стала ворошить свою память, пока не нашла пропущенную строчку. В конце концов, она произнесла молитву полностью.
Возможно, потому, что тишина была слишком гнетущей, мистер Масои попросил маму прочесть молитву еще раз. На этот раз она прочла ее без запинки и с открытыми глазами. Мистер Уоттс кивнул и произнес тихое «спасибо». Кто-то вспомнил строчку «… прах к праху…», но на том и умолк. И снова повисла тишина. Мы ждали, опустив головы, и потом услышали: «Земля же была безвидна и пуста, и тьма… повсюду…». Миссис Сиеп снова потеряла нить. Когда мистер Уоттс кивнул в знак благодарности, она перебила его.
- Нет, подождите! – почти выкрикнула она, и мы наградили ее неодобрительным взглядом за то, что позволила себе кричать над саваном мертвой женщины. – Нет, - произнесла она спокойнее, уронив руку вдоль тела – Я вот что хочу сказать… Я хочу сказать…
Она ждала, что мистер Уоттс повернет к ней свое бледное лицо.
- Я знала Грейс, когда она была еще маленькой. Вот такой. – И она показала на свою коленку. Миссис Сиеп оглянулась в поисках моей мамы.
- Верно, - сказала она. – Мы все ходили в одну школу.
- И к монашкам. Немецким монашкам. – Сказала другая.
- Мистер Уоттс, - сказала мама Мейбл, - Ваша Грейс была самой умной среди нас, девочек.
- Спасибо, - пробормотал мистер Уоттс.
Теперь заговорил один из стариков. – «Я знал ее мать. Она тоже была красивой…» - Мужчина, сказавший это, посмотрел на небо, но его глаза наслаждались старыми воспоминаниями о женской красоте.
Начали говорить и остальные. Они поделились своими воспоминаниями с мистером Уоттсом. Они дополняли картину образа его умершей жены. И вот так он узнал о девочке, которую никогда не встречал. Девочке, которая могла задерживать дыхание под водой дольше, чем остальные. Девочке, которая могла говорить с монашками по-немецки. Маленькой девочке, которая однажды потерялась. Ее искали повсюду. И где ее нашли? Свернувшейся калачиком под перевернутой лодкой. Маленький пухлый крабик испугался солнца. Кто-то сказал это, и все начали смеяться, пока не вспомнили, где находятся.
Большие и маленькие воспоминания стали возвращаться к нам. Мистеру Уоттсу было не важно, насколько маленькие – он узнал, какого цвета ленты носила его жена, когда была девочкой. Он узнал, как она потеряла передний зуб. Это произошло, когда она лежала ничком в каноэ, представляя, что она рыба, когда нос лодки подскочил и разбил ей губу. Он узнал, как она гордилась своей первой парой туфель. Так гордилась, что носила их с собой везде, хотя и предпочитала ходить босиком. Мистер Уоттс откинулся назад, его рот приоткрылся. Я думала, он вот-вот рассмеется. Мы все надеялись. В конце концов, он всего лишь улыбнулся. Но, все же, он посмотрел на нас, и мы посчитали это первым шагом к лучшему будущему. Теперь он смотрел на верхушки деревьев, и ему не было дела до того, что все видели его глаза, полные слез. Какое-то время мне казалось, что он захочет присоединиться к своей жене, но теперь я видела, что он с радостью останется с нами. Особенно теперь, когда он услышал столько интересных историй о Грейс. Это было сродни подбрасыванию лучин в огонь. Мы хотели сохранить эту легкую улыбку на его бледном лице. Мистер Масои вспомнил, как Грейс бежала по пляжу и орала что есть мочи. Она подняла палец, в котором застрял рыболовный крючок. Дэниэл, который тогда еще и не родился, захлопал в ладоши и сказал, что тоже помнил миссис Уоттс девочкой. – Она забиралась на дерево, а я карабкался за ней.
Мы все посмотрели на мистера Уоттса, чтобы увидеть его реакцию.
- Спасибо, Дэниэл, - сказал он. – Спасибо за чудесные воспоминания, - сказал он ему и всем остальным.
Истории все приходили и приходили, пока он не поднял руки и не сказал:
- Благодарю вас. Благодарю за ваши теплые слова. За ваши замечательные воспоминания. Теперь она знает, что ее любили. – Он остановился, но я ожидала услышать «не смотря ни на что». Потому, что, насколько я помнила, Грейс Уоттс никогда не принимали в деревне. Она жила с белым мужчиной – человеком, к которому наши родители не питали теплых чувств. Отчасти из-за этого, отчасти из-за того странного зрелища, когда она стояла на тележке, которую тащил мистер Уоттс с красным клоунским носом на лице. Мы не понимали причины этому, мы понятия не имели, что это значит, а потому нам было удобно думать, что миссис Уоттс была сумасшедшей.
Моя мама держала свои воспоминания при себе до последнего момента. Она не поделилась ими со всеми на холме, над открытой могилой. Я была единственной, кто услышал ее рассказ. Это произошло позже ночью, спустя много часов после похорон миссис Уоттс. Она лежала, уставившись в грубо сколоченную крышу, что удерживала ночь.
- Грейс была самой умной из нас, детей, Матильда. Она всегда поднимала руку. Поди ж ты, умница какая! Похоже, она знала все наперед. Бывают такие люди. Они рождаются со словарем в голове. Или энциклопедией. Или шестью языками. Не знаю, как это происходит, но такое случается. И когда Грейс выиграла свою стипендию в Австралию, мы все были счастливы. Мы радовались тому, что Грейс могла показать белому миру, какими умными могут быть черные дети. Она поехала в школу в Брисбейне. Потом мы узнали, что она поехала учиться на стоматолога в Новую Зеландию. Она собиралась вернуться сюда и лечить наши зубы. Как мы ждали этого дня. Но она вернулась совсем другим человеком.
Мама остановилась, и стало понятно, что «другим» не означало «лучшим». Я думала, может осторожность не позволяла ей сказать больше. Но она всего лишь вызывала в памяти болезненные воспоминания.
- Она сказала, что не может лечить нам зубы. Она бросила учебу. Вместо зубного врача мы получили Пучеглазого. Она потратила свою стипендию, чтобы подцепить белого. Мы не знали, что сказать ей, не знали, как с ней общаться. Но я скажу тебе другое, Матильда: мы не знали, насколько больна была Грейс. Мы уже не понимали, была она белой или черной. Вот так вот. Это все, что я могу сказать, потому, что теперь она мертва.
Мамина рука глухо стукнула о землю между нами. Через несколько секунд я уже слышала ее тяжелое сонное дыхание.
Глава семнадцатая
Я не знала, сколько продлится траур мистера Уоттса. Некоторые из нас переживали, что он больше не выйдет из дома – что он закроется, как мисс Хэвишем. Поэтому я удивилась, когда через три дня мистер Уоттс послал Гилберта найти меня и узнать, почему я не в школе.
В классе мистер Уоттс ждал, пока все рассядутся за парты. Его улыбка ясно давала понять, что траур окончен. Когда мы сели, он поднял палец.
- Вы помните сцену, в которой весьма неучтивая Сара Покет встретила Пипа у ворот дома мисс Хэвишем…? – Он посмотрел на нас, чтобы понять, помнит ли кто. – Вы помните, я уверен. Мисс Хэвишем злорадно сообщает Пипу, что Эстелла уехала в другую страну, чтобы выучиться и стать настоящей леди. «Чтобы все ею восхищались», говорит она бедному Пипу. И ошеломив его этими новостями, она спрашивает, не чувствует ли Пип, что потерял Эстеллу.
Мы всегда сидели тихо, когда мистер Уоттс говорил. Мы никогда не перебивали его. Но теперь мы впали в еще более глубокую тишину. Мы были тише тихого.
Мы были мышами, прислушивающимися к звукам торопливых лап кошек. Мы понимали, что он говорит о миссис Уоттс. Он злился из-за страданий Пипа, но за этим стояла его собственная потеря. Мы ждали, пока он выйдет из этой обители траура. Мы видели, что он приходит в себя у нас на глазах. Он заморгал, и, казалось, ему было приятно видеть нас.
- Итак. Что мы еще помним?
Наши руки взлетели вверх. И моя тоже. Мы все хотели отвлечь мысли мистера Уоттса от смерти его жены. В последующие несколько дней мы изо всех сил старались восстановить кусочки исчезнувшего мира. Мы постоянно прищуривались.
- Да что такое с вами, чертовы детишки? Солнце глаза жжет? – говорили наши матери. Конечно, я не рассказала маме о нашем задании. Она не преминула сказать: - Это не поможет поймать рыбу или очистить банан. – И она была права. Но нам не были интересны рыба и бананы. Мы занимались чем-то бОльшим. Мы пытались добыть себе другую жизнь. Более того, мистер Уоттс напомнил нам о наших обязанностях, да таким тоном, что заставил нас вытянуться по струнке. Нашей обязанностью было спасти замечательнейший труд мистера Диккенса от исчезновения. Мистер Уоттс тоже присоединился к мероприятию, и, разумеется, его усилия превзошли наши.
Он стоял перед нами и цитировал:
- Пип должен быть воспитан, как джентльмен - буквально, как молодой человек, подающий большие надежды.
Мы слышали Диккенса. Мы чувствовали прилив радости. Мистер Уоттс усмехался в бороду. Он только что воспроизвел целый отрывок. Слово в слово. В точности, как написал мистер Диккенс. Не то что наши несчастные, полу-успешные попытки. Он посмотрел на наши восхищенные лица.
- Кто-нибудь помнит, кто сказал это?
Гилберт ответил: - Мистер Джеггерс.
- Мистер Джеггерс - кто?
- Адвокат!
Мы ответили хором, и мистер Уоттс улыбнулся.
- Верно, - сказал он. – Мистер Джеггерс, адвокат.
Я закрыла глаза и уложила слова в голове: «Пип должен быть воспитан, как джентльмен – буквально, как молодой человек, подающий большие надежды». Каким-то чудом я запомнила еще предложение. Я помахала рукой, чтобы привлечь внимание мистера Уоттса.
- Да, Матильда?
- Моя мечта сбылась.
Мистер Уоттс направился к двери. Мучительное ожидание повисло в классе, пока он обдумывал мои слова. Он закивал, и я снова задышала.
- Да, - сказал он. – Да. Думаю, ты права. Кто помнит следующий отрывок? Мистер Джеггерс выдвигает условия. Первое, Пип должен всегда носить имя Пип. Второе, имя его благодетеля должно держаться в секрете.
Дэниэл поднял руку, но мистер Уоттс угадал его вопрос.
- Ах, да. Снова благодетель. Ну, это человек, который содержит или одаривает другого.
- Как дерево? – спросил Дэниэл.
Мистер Уоттс так не думал.
- Уверен, ты подумал о пальмовом масле, Дэниэл, но, думаю, мы запутаемся, если станем слишком углубляться в это. Скажем так, благодетель – это тот, кто дает кому-то деньги или предоставляет возможность…
Наши лица выдали нас.
- Возможность. Шанс. – Сказал мистер Уоттс. – Окно открывается и птица вылетает.
Мы измеряли время по-разному. Мы могли начинать отсчет с того дня, когда краснокожие стояли над нами, пока мы поджигали свои дома. Или могли считать от первого костра. Другие, менее удачливые, вели отсчет от смерти своих детей от малярии. Некоторые навсегда запомнят тот день.
Если бы я очень постаралась и сосредоточилась, то могла бы вспомнить, когда видела своего отца в последний раз. Он стоял на краю взлетной полосы, пристально глядя на маленький белый самолет, словно он сам и его потрепанный чемодан не имели друг к другу никакого отношения.
Мама редко говорила об отце. Вероятно, она считала, что так будет проще для нее и для меня. Но я не сомневалась, что он занимал ее мысли даже больше, чем ее попытки вспомнить отрывки из Библии. Она вспоминала отца только тогда, когда что-то шло не так, и для того, чтобы заклеймить его позором. – Если бы твой отец только видел нас теперь. – Говорила она.
После того, как мистер Уоттс воспроизвел отрывок об удачных переменах в жизни Пипа, я поняла, что некий человек, вроде мистера Джеггерса, вошел в жизнь моего отца. Он слышал, что на медном руднике нужны люди, умеющие управлять грейдерами и тракторами. Грузовики, взбиравшиеся по горе Пангуна, возили грузы между шахтой и нижним бьефом. Вот этим отец и занимался, только грузовик моего отца возил машины и запчасти из депо в Араве.
Через шесть месяцев после начала работы он стал новым кладовщиком в депо. Мама говорила, что это благодаря тому, что ему доверяли. Белые не доверяли краснокожим. Краснокожие всегда урвут свое, а когда их прижимают, они делают такие невинные лица, словно понятия не имеют, что произошло. Так говорила мама.
Новая работа отца означала больше контакта с белыми австралийцами. Он хорошо говорил по-английски. Я знала это, потому, что во время нашей поездки в Араву я видела, как он разговаривал и смеялся с австралийцами. У белых были усы, солнечные очки, шорты и носки. Их животы были большими.
И мой отец очень старался быть таким, как они, когда выставлял вперед свое брюшко. Он так же клал руки на бедра и становился похожим на чайник. Но именно тогда я заметила у него хитрую улыбку, улыбку белого, которую я хорошо знала. Да, видимо, я действительно дочь своей матери, если так думаю. Я ничего не могла с этим поделать. Я видела, что отец отдаляется от нас. Мистером Джеггерсом в жизни отца был его босс, горный инженер, один из сотрудников шахты. Он был австралийцем, но его имя было похоже на немецкое. Я слышала, как мама и папа обсуждали его. Папа называл его «мой друг». А мама говорила, что друг напоил его. Это было правдой. Она сказала, что того позора, когда он стоял там и слушал обвинения в неподобающем поведении, хватит ей до конца дней. С нее хватит. Его пьянство началось, когда он устроился кладовщиком. Это стало одной из причин, почему она не захотела уезжать из деревни. Она не хотела уезжать в Араву и наблюдать, как отец превращается в белого.
Я помню, она куда охотнее слушала новости, которые он приносил с Пангуны. Ситуация на шахте была серьезной и, видимо, становилась все хуже с каждым днем. Она вышла из-под контроля, когда повстанцы добрались до взрывчатки, которой они стали взрывать дороги. Прошло еще время. Мы услышали, что повстанцы были вооружены. Японцы оставили большие склады оружия во времена Второй мировой войны. Мы слышали, что повстанцы отремонтировали ружья. Слышали, что в джунглях работали подпольные мастерские, где они реставрировали винтовки. Вскоре мы узнали, что они стали обстреливать грузовики, которые двигались по Пангуне.
Пока краснокожие не прибыли на остров, мы услышали достаточно, чтобы понять, какое будущее нас ожидало. Белые покинут остров, пока солдаты правительства окружают повстанцев. Но за это время шахта закроется. Не будет работы. Не будет денег. Человек с немецким именем предложил отцу и нам выход. Он предложил отцу свое покровительство. Он использовал слово «покровительство». Помню, я спросила мистера Уоттса о нем, а он, похоже, думал, что значение это слова ближе к «усыновить». Это значение имеет еще больший смысл теперь, когда я вспоминаю, что предлагал тот человек, и что происходило с отцом, когда он старался подражать австралийцам.
Я пыталась представить, какой жизнью он жил в Таунсвилле. Моим путеводителем была Англия мистера Диккенса. Я гадала, были ли там нищие. Я гадала, были ли там дымовые трубы и воры, и добрые души, как у Джо Гарджери, которые, могли бы подумать вы, были пьяными, из-за той бессмыслицы, что они говорили.
Я гадала, вырос ли у отца живот. Пил ли он пиво, носил ли шорты и кривую собачью ухмылку. Я гадала, как часто он вспоминает о нас – своей Матильде и моей маме. Я старалась представить школу, в которую я могла бы ходить в Таунсвилле, если бы мы уехали, пока не началась блокада. Но я не смогла представить больше, чем классная комната, которая занимала всю мою жизнь. Я не приблизилась к Таунсвиллю больше, чем к чему либо, о чем могли мне рассказать мистер Уоттс и мистер Диккенс.
Мама надеялась когда-нибудь присоединиться к отцу. Но она принимала желаемое за действительное, потому что в ее жизни не было мистера Джеггерса. Мы попали в ловушку без какой-либо возможности покинуть остров.
Когда я видела маму на пляже, я знала, о чем она думала – море предлагало всего лишь один путь покинуть эту жизнь. Вот так, день за днем, оно указывало нам этот путь.
Мир, в который нам предлагал сбежать мистер Уоттс, не был Австралией или Моресби. Он не был даже другой частью острова. Это была Англия девятнадцатого века «Больших надежд». Мы проделывали наш путь туда по легальному каналу, каждый со своими отрывками, а мистер Уоттс вел нас, собирая и расставляя эти отрывки в правильном порядке.
Во мне развился дух невероятного соперничества. Для меня было важно вспомнить больше отрывков, чем остальные дети. Это доказало бы, что я, Матильда, переживала за Пипа больше, что кто бы то ни было. Я помню, где я была и что делала, когда воспроизводила в памяти каждый отрывок. По-другому я не чувствовала движения времени. Вместе с лекарствами и свободой блокада украла наше время. Поначалу вы не замечаете этого. Но потом вам в голову приходит мысль: ведь уже давно никто не праздновал дни рождения. Теперь я гораздо тщательнее хранила свои отрывки. Мне уже не нужно было бежать в дом мистера Уоттса со сценой, в которой Пип на рассвете покидает свою деревню ради новой жизни в Лондоне. Я могла сидеть на пляже, в тени пальм, и четко видеть этот момент: Джо сердечно прощается с Пипом. Бидди утирает глаза передником. Но Пип уже далеко. Он смотрит вперед. Уже слишком поздно и слишком далеко, чтобы вернуться назад, и я продолжила… Вот, я вспомнила одну строчку мистера Диккенса.
Через час спустятся сумерки. Если я возьму палочку и запишу отрывок на песке, я могу не волноваться о нем и прибежать сюда утром и прочесть. Я так и сделала.
Утром, пока мама не проснулась, пока его никто не увидел и не украл, или неправильно понял, я побежала на пляж, чтобы забрать свой отрывок.
Мир сер в это время дня; он движется медленнее. Даже морские птицы спокойно сидят и размышляют. Если вы посмотрите внимательно, то заметите то, что ускользало от вас в более позднее время. Так всегда советовала мама. Отправляйся на пляж до того, как проснется мир, и ты найдешь Бога. Я не нашла Бога, но на дальнем конце пляжа я увидела двух мужчин, плывущих в лодке вдоль берега. Они передвигались слишком быстро для этого часа. Одним из них, без сомнения, был мистер Уоттс. Другой, покрупнее, был отец Гилберта. Я смотрела, как они затащили лодку в сухое русло ручья. Они не теряли времени, не хотели быть застигнутыми рассветом. Они не хотели, чтобы их кто-то видел. И, так как я не хотела, чтобы мистер Уоттс видел, где я хранила свои отрывки, я подождала, пока они не скрылись за деревьями.
Позже единственным звуком был хруст песка под моими ногами. Я нашла предложение мистера Диккенса, закрыла глаза, и доверила отрывок своей памяти, прежде чем замести следы.
На пути к «стиральному» ручью я, не думая, забрела в места, где находилась могила миссис Уоттс. Видимо, я замечталась. Не помню. В любом случае, моя голова была пуста. Серый туман. Я слышала попугаев и каких-то других птиц в зарослях и больше ничего, пока до меня не донесся голос:
- Матильда, ты куда-то идешь?
- Нет, сэр, - сказала я, - просто гуляю.
- В таком случае, почему бы тебе не присоединиться к нам с миссис Уоттс.
Он поднялся на ноги, и я увидела, что могила миссис Уоттс стала более ухоженной – края были украшены кусочками белых кораллов, пурпурные и красные бугенвиллеи были рассыпаны по могиле.
Я раздумывала, стоит ли поздороваться с миссис Уоттс. В конце концов, меня пригласили присоединиться к нему и миссис Уоттс. Я не знала, что я должна сделать или сказать, особенно миссис Уоттс, и я неуклюже присела. Мистер Уоттс улыбнулся. Я смотрела, как большая бабочка села на ствол дерева, а потом упорхнула. Я украдкой глянула на мистера Уоттса. Он все еще улыбался, глядя вниз, на миссис Уоттс. Мне нужно было что-то сказать, и поэтому я спросила его, читала ли миссис Уоттс «Большие надежды».
- К сожалению, нет, - ответил он. – Она пыталась. Но знаешь, Матильда, ты не сможешь притвориться, что читаешь книгу. Тебя выдадут глаза. А также дыхание. Человек, завороженный книгой, просто забывает дышать. Дом может загореться, а увлеченный читатель не заметит этого, пока не заполыхают обои. Для меня, Матильда, «Большие надежды» - именно такая книга. Она дала мне возможность изменить свою жизнь. – Он откинулся назад, словно не хотел, чтобы миссис Уоттс слышала.
- Грейс столько раз откладывала книгу, что забывала, где остановилась. Если звонил телефон, для нее это было словно услышанная молитва. В конце концов, она наотрез отказалась ее читать. Хотя, не совсем так. Она сказала, что дочитает «Большие надежды» до конца, если я прочту Библию. Вот так.
Меня приободрила разговорчивость мистера Уоттса и секреты, которыми он со мной поделился. Я сгорала от нетерпения задать еще один вопрос и понимала, что сейчас самое время. Если бы я только могла собрать всю свою смелость. Но я не могла найти способа перейти от темы разочарования мистера Уоттса из-за нелюбви его умершей жены к «Большим надеждам» к тому, почему он тянул за собой тележку с миссис Уоттс. И почему носил тот красный клоунский нос. Момент прошел. Ветка упала к его ногам, и к тому времени, когда он наклонился, чтобы поднять ее, возможность была потеряна.
@темы:
книги,
переводы,
Mr Pip